Мода – не для проектов
21.12.2008
На фоне многочисленных скандальных проектов, признанных
градостроительными ошибками, в профессиональной среде четко устоялось
мнение о том, что современная архитектура находится далеко не на подъеме.
Петербургский архитектор Никита Явейн в беседе с корреспондентом «Строительного Еженедельника» выразил надежду на то, что мировой финансовый кризис в архитектуре все расставит на свои места.
– Никита Игоревич, Вы в равной степени работаете над проектами как нового строительства, так и приспособления исторических зданий под современные функции. Что интереснее?
– Трудно сказать однозначно. Интересно и то, и другое. Конечно, приспособление и реставрация имеют свою специфику и определенные сложности. В частности, это связано с согласовательными процедурами и проведениями историко-культурных экспертиз.
– Сколько времени обычно уходит на согласования и экспертизы?
– В каждой экспертизе свои правила игры, и под каждую экспертизу нужно подстраиваться. Если разрабатывается проект крупного объекта, в среднем на согласования уходит три-четыре месяца.
– Создание каких Ваших проектов потребовало наибольших усилий?
– Проекты последних лет все довольно сложные. Ладожский вокзал – безумно трудная вещь. До сих пор не понимаю, как все получилось за короткие сроки: всего два года от начала проектирования до сдачи объекта в эксплуатацию. Нелегко дался проект приспособления и реставрации здания на Невском проспекте, 38. Разработка этого проекта четко показала весь комплекс проблем, которые могут возникнуть в процессе приспособления исторических зданий под современные функции. Наверное, самая сложная работа – проект реставрации восточного крыла Главного штаба. Если бы не помощь заказчика (Государственный Эрмитаж. – ред.)… Это великое дело, когда заказчик понимает, чего он хочет, и главное – понимает тебя. В данном случае строго соблюдались все правила игры.
– В каких случаях правила игры не соблюдаются?
– В большинстве случаев, когда проект финансируется из федерального бюджета. Условия меняются в процессе работы. Чтобы выдержать такое, нужны абсолютно железные нервы. Работа над проектом приспособления Михайловской дачи под кампус Высшей школы менеджмента это наглядно показала. Ведь когда мы начинали проектировать кампус, на территории Михайловки планировалось всего 55 тысяч квадратных метров нового строительства. Сейчас эта цифра уже выросла до 125 тысяч квадратных метров!
– За счет чего увеличилась площадь?
– Изменились программы проектирования общежитий, гостиниц, библиотеки. На данный момент вы ведем рабочее проектирование, дорабатываем проекты спортивного комплекса, кафе и библиотеки.
– Какие тенденции наблюдаются в развитии проектов приспособления памятников под современные функции?
– С начала XXI века петербургскую архитектуру накрыла страшная волна сносов и воссоздания – того, что категорически исключалось в прошлом столетии. К сожалению, сейчас это вошло в практику. Это результат влияния московской идеологии, которая успешно завоевывает в Петербурге свои позиции. В сознании многих заказчиков крепко сидит мысль о том, что все новое – лучше! Но это серьезное заблуждение.
– Вам нравится проект реконструкции Новой Голландии?
– Сложно сказать. В реставрационной части он выполнен неплохо. В части нового строительства есть некоторые спорные моменты… Несмотря на то что проект разработан профессионально, все-таки прослеживается оппозиция нового старому.
– Как в целом Вы оцениваете работу иностранных архитекторов в Санкт-Петербурге?
– На проекты и консультации иностранцев тратятся очень большие деньги, а реальный результат мне известен только один: торговый центр «Планета Нептун» на улице Марата, 86 (проектировщик – финская компания Eagle Group International. – ред.). Понимаете, глупо ждать от иностранных архитекторов сказочных эскизов, которые могут быть реализованы в советско-российской системе. Ведь каждый проект нужно доводить до ума, в том числе и с точки зрения технологий его исполнения. Чего на самом деле не делается за счет проектных денег. Более того, иностранные «звезды» не афишируют свои проекты в России.
– Почему?
– Потому что это проекты ниже их обычного уровня. Они прекрасно понимают, что творческой славы такие работы не принесут. Особенно это касается крупных архитектурных компаний, в составе которых работает, вместе с субподрядчиками, до пяти тысяч человек. У них сотни проектов по всему миру: от хороших до самых плохих. Это обезличенные фирмы! Объяснить их действия объективно можно: господа просто зарабатывают деньги.
– Какие компании Вы относите к «обезличенным фирмам»?
– Огромные институты, проектные конгломераты: британское бюро Нормана Фостера, Chapman Taylor (Великобритания), бюро Рема Колхаса «ОМА/AMO» (Голландия), Valode et Pistre (Франция), SOM (США) и другие. Им все равно, где строить: в Китае или в России. Наверное, к проектированию в своей стране у них другое отношение… С тех пор как они стали глобалистами, личных проектов у них нет, и ничего хорошего для Петербурга вы у них не увидите!
– Но среди иностранцев наверняка есть те, чьи работы Вам нравятся…
– Да, есть. Это, условно говоря, регионалы, которые не так «раскручены», но свое дело выполняют профессионально. Например, Марио Ботта (Швейцария). Он в Тель-Авиве синагогу на 20 тысяч человек строить не станет – делает камерную, интеллектуальную вещь. Испанец Рафаэль Монео, швейцарец Петер Цумтор, которые работают над проектами по два-три года… Причем так скрупулезно прорабатывают архитектуру зданий общей площадью всего лишь 2-3 тысячи квадратных метров. Это серьезные люди, которые делают серьезные вещи! Другое дело – для чего их сюда приглашать. Думаю, что в России пока ни заказчики, ни строители не готовы к работе с этими мастерами… У нас вообще сложилась странная ситуация: иностранцев зовут не для того, чтобы они делали архитектуру, а для того, чтобы решить определенные политические вопросы.
– Только политические?
– Зовут, например, чтобы прикрыть звонким именем снос памятника архитектуры или выбить денег из федерального бюджета… Это с одной стороны. С другой стороны, надо отдавать себе отчет в том, что у нас пока отсутствуют целые отрасли технологического проектирования. Возможно, для развития этих отраслей нам нужна помощь иностранцев. Ведь куда ни ткнешь в технически сложных проектах – всюду приходится нанимать за безумные деньги западных субподрядчиков. Создать сложные фасадные системы на небоскребах, достичь эффекта естественного освещения в музее или решить задачи театрального оборудования мы сами пока не можем. Нет специалистов.
– С этой точки зрения реально ли воплощение проекта футбольного стадиона в том виде, как его представил Кисе Курокава?
– Сразу было ясно, что это нереально. По-моему, он и сам это понимал. Не надо быть великим инженером-конструктором, чтобы понять, что эскалатора на пути эвакуации 50 тысяч человек быть не может. Понятно, что во время пожара будет обесточивание. Никогда не поверю в надувную кровлю! Если там что-нибудь лопнет, что произойдет? Страшно подумать. Я уже не говорю о том, что мачты-опоры стоят посреди зрительских мест – значит, часть зрителей ничего не увидит… Не будет всего этого. Это была работа, направленная на выигрыш любой ценой. Возможно, Кисе Курокава считал, что здесь такие вещи проходят… и он был прав.
– Что Вы посоветуете молодому поколению архитекторов? На что им следует ориентироваться?
– На вечные, непреходящие ценности архитектуры. Сегодня архитектуру уподобляют фэшну (англ. fashion – «мода». – ред.) и автомобильному дизайну: это здание модное, а то немодное, прошлогоднего образца. Но это довольно странно для архитектуры, согласитесь! Для одежды, может, это и естественно, но если говорят о моде на дома, то речь идет скорее не об архитектуре, а о дизайнерском изделии. Дом рассматривается как одноразовый предмет, который спустя несколько лет выходит из моды, после чего его можно снести.
– С чем связаны такие тенденции?
– Думаю, с докризисной ментальностью, которая была нацелена на сверхпотребление. Это породило имиджевый подход к профессиональной практике. Специалист заботился только о том, чтобы его работа запомнилась, выделилась среди прочих – неважно, какой ценой. Это проникло очень глубоко в сознание многих молодых архитекторов и заказчиков. На первом месте – тема пиара, рекламы. В такой ситуации никого не волнуют истинные художественные ценности. Думаю, что кризис кое-что поставит на свои места.
– Что в частности?
– В рамках некоей локализации экономики возрастет национальное самосознание, и это неизбежно найдет отражение в архитектуре. Сузятся рамки глобальной архитектуры. Резко возрастет потребность в региональных архитектурных школах.
– Нужна ли высотная архитектура Петербургу?
– Высотная архитектура в центре Петербурга – это дикость. Мы все хотим догнать Дубаи. Но там, в Дубаи, небоскребы стоят в пустыне и олицетворяют собой некие символы, материализованные пики цен на недвижимость. Вообще небоскреб возникает как реакция на стоимость земельного участка. Небоскребы в Сингапуре и Гонконге в этом плане оправданны. У нас, в Петербурге, это дорого как в строительстве, так и в эксплуатации и далеко не всегда экономически целесообразно. Строительство высоток в Европе в целом – это скорее реализация каких-то комплексов и амбиций.
– Каково работать с нашим инвестором?
– Инвесторы бывают разные. Чаще это умные и серьезные люди, но встречаются и дилетанты. Хотя, будем объективны, – уровень заказчиков заметно вырос за последние пять лет. Но и при этом у многих прослеживается-таки желание в последний момент взять да и сэкономить хоть на чем-нибудь, хоть на отделочных материалах. Это главная беда. Другая беда – в избытке амбиций у инвесторов. На этой почве и возникают заказы спроектировать, к примеру, 200 тысяч элитного жилья на маленьком участке, в одном доме. Это глупость. Такие заказы мы не берем, поскольку в конечном итоге вся ответственность за проект ложится на архитектора.
Автор: Беседовала Марина Голокова
градостроительными ошибками, в профессиональной среде четко устоялось
мнение о том, что современная архитектура находится далеко не на подъеме.
Петербургский архитектор Никита Явейн в беседе с корреспондентом «Строительного Еженедельника» выразил надежду на то, что мировой финансовый кризис в архитектуре все расставит на свои места.
– Никита Игоревич, Вы в равной степени работаете над проектами как нового строительства, так и приспособления исторических зданий под современные функции. Что интереснее?
– Трудно сказать однозначно. Интересно и то, и другое. Конечно, приспособление и реставрация имеют свою специфику и определенные сложности. В частности, это связано с согласовательными процедурами и проведениями историко-культурных экспертиз.
– Сколько времени обычно уходит на согласования и экспертизы?
– В каждой экспертизе свои правила игры, и под каждую экспертизу нужно подстраиваться. Если разрабатывается проект крупного объекта, в среднем на согласования уходит три-четыре месяца.
– Создание каких Ваших проектов потребовало наибольших усилий?
– Проекты последних лет все довольно сложные. Ладожский вокзал – безумно трудная вещь. До сих пор не понимаю, как все получилось за короткие сроки: всего два года от начала проектирования до сдачи объекта в эксплуатацию. Нелегко дался проект приспособления и реставрации здания на Невском проспекте, 38. Разработка этого проекта четко показала весь комплекс проблем, которые могут возникнуть в процессе приспособления исторических зданий под современные функции. Наверное, самая сложная работа – проект реставрации восточного крыла Главного штаба. Если бы не помощь заказчика (Государственный Эрмитаж. – ред.)… Это великое дело, когда заказчик понимает, чего он хочет, и главное – понимает тебя. В данном случае строго соблюдались все правила игры.
– В каких случаях правила игры не соблюдаются?
– В большинстве случаев, когда проект финансируется из федерального бюджета. Условия меняются в процессе работы. Чтобы выдержать такое, нужны абсолютно железные нервы. Работа над проектом приспособления Михайловской дачи под кампус Высшей школы менеджмента это наглядно показала. Ведь когда мы начинали проектировать кампус, на территории Михайловки планировалось всего 55 тысяч квадратных метров нового строительства. Сейчас эта цифра уже выросла до 125 тысяч квадратных метров!
– За счет чего увеличилась площадь?
– Изменились программы проектирования общежитий, гостиниц, библиотеки. На данный момент вы ведем рабочее проектирование, дорабатываем проекты спортивного комплекса, кафе и библиотеки.
– Какие тенденции наблюдаются в развитии проектов приспособления памятников под современные функции?
– С начала XXI века петербургскую архитектуру накрыла страшная волна сносов и воссоздания – того, что категорически исключалось в прошлом столетии. К сожалению, сейчас это вошло в практику. Это результат влияния московской идеологии, которая успешно завоевывает в Петербурге свои позиции. В сознании многих заказчиков крепко сидит мысль о том, что все новое – лучше! Но это серьезное заблуждение.
– Вам нравится проект реконструкции Новой Голландии?
– Сложно сказать. В реставрационной части он выполнен неплохо. В части нового строительства есть некоторые спорные моменты… Несмотря на то что проект разработан профессионально, все-таки прослеживается оппозиция нового старому.
– Как в целом Вы оцениваете работу иностранных архитекторов в Санкт-Петербурге?
– На проекты и консультации иностранцев тратятся очень большие деньги, а реальный результат мне известен только один: торговый центр «Планета Нептун» на улице Марата, 86 (проектировщик – финская компания Eagle Group International. – ред.). Понимаете, глупо ждать от иностранных архитекторов сказочных эскизов, которые могут быть реализованы в советско-российской системе. Ведь каждый проект нужно доводить до ума, в том числе и с точки зрения технологий его исполнения. Чего на самом деле не делается за счет проектных денег. Более того, иностранные «звезды» не афишируют свои проекты в России.
– Почему?
– Потому что это проекты ниже их обычного уровня. Они прекрасно понимают, что творческой славы такие работы не принесут. Особенно это касается крупных архитектурных компаний, в составе которых работает, вместе с субподрядчиками, до пяти тысяч человек. У них сотни проектов по всему миру: от хороших до самых плохих. Это обезличенные фирмы! Объяснить их действия объективно можно: господа просто зарабатывают деньги.
– Какие компании Вы относите к «обезличенным фирмам»?
– Огромные институты, проектные конгломераты: британское бюро Нормана Фостера, Chapman Taylor (Великобритания), бюро Рема Колхаса «ОМА/AMO» (Голландия), Valode et Pistre (Франция), SOM (США) и другие. Им все равно, где строить: в Китае или в России. Наверное, к проектированию в своей стране у них другое отношение… С тех пор как они стали глобалистами, личных проектов у них нет, и ничего хорошего для Петербурга вы у них не увидите!
– Но среди иностранцев наверняка есть те, чьи работы Вам нравятся…
– Да, есть. Это, условно говоря, регионалы, которые не так «раскручены», но свое дело выполняют профессионально. Например, Марио Ботта (Швейцария). Он в Тель-Авиве синагогу на 20 тысяч человек строить не станет – делает камерную, интеллектуальную вещь. Испанец Рафаэль Монео, швейцарец Петер Цумтор, которые работают над проектами по два-три года… Причем так скрупулезно прорабатывают архитектуру зданий общей площадью всего лишь 2-3 тысячи квадратных метров. Это серьезные люди, которые делают серьезные вещи! Другое дело – для чего их сюда приглашать. Думаю, что в России пока ни заказчики, ни строители не готовы к работе с этими мастерами… У нас вообще сложилась странная ситуация: иностранцев зовут не для того, чтобы они делали архитектуру, а для того, чтобы решить определенные политические вопросы.
– Только политические?
– Зовут, например, чтобы прикрыть звонким именем снос памятника архитектуры или выбить денег из федерального бюджета… Это с одной стороны. С другой стороны, надо отдавать себе отчет в том, что у нас пока отсутствуют целые отрасли технологического проектирования. Возможно, для развития этих отраслей нам нужна помощь иностранцев. Ведь куда ни ткнешь в технически сложных проектах – всюду приходится нанимать за безумные деньги западных субподрядчиков. Создать сложные фасадные системы на небоскребах, достичь эффекта естественного освещения в музее или решить задачи театрального оборудования мы сами пока не можем. Нет специалистов.
– С этой точки зрения реально ли воплощение проекта футбольного стадиона в том виде, как его представил Кисе Курокава?
– Сразу было ясно, что это нереально. По-моему, он и сам это понимал. Не надо быть великим инженером-конструктором, чтобы понять, что эскалатора на пути эвакуации 50 тысяч человек быть не может. Понятно, что во время пожара будет обесточивание. Никогда не поверю в надувную кровлю! Если там что-нибудь лопнет, что произойдет? Страшно подумать. Я уже не говорю о том, что мачты-опоры стоят посреди зрительских мест – значит, часть зрителей ничего не увидит… Не будет всего этого. Это была работа, направленная на выигрыш любой ценой. Возможно, Кисе Курокава считал, что здесь такие вещи проходят… и он был прав.
– Что Вы посоветуете молодому поколению архитекторов? На что им следует ориентироваться?
– На вечные, непреходящие ценности архитектуры. Сегодня архитектуру уподобляют фэшну (англ. fashion – «мода». – ред.) и автомобильному дизайну: это здание модное, а то немодное, прошлогоднего образца. Но это довольно странно для архитектуры, согласитесь! Для одежды, может, это и естественно, но если говорят о моде на дома, то речь идет скорее не об архитектуре, а о дизайнерском изделии. Дом рассматривается как одноразовый предмет, который спустя несколько лет выходит из моды, после чего его можно снести.
– С чем связаны такие тенденции?
– Думаю, с докризисной ментальностью, которая была нацелена на сверхпотребление. Это породило имиджевый подход к профессиональной практике. Специалист заботился только о том, чтобы его работа запомнилась, выделилась среди прочих – неважно, какой ценой. Это проникло очень глубоко в сознание многих молодых архитекторов и заказчиков. На первом месте – тема пиара, рекламы. В такой ситуации никого не волнуют истинные художественные ценности. Думаю, что кризис кое-что поставит на свои места.
– Что в частности?
– В рамках некоей локализации экономики возрастет национальное самосознание, и это неизбежно найдет отражение в архитектуре. Сузятся рамки глобальной архитектуры. Резко возрастет потребность в региональных архитектурных школах.
– Нужна ли высотная архитектура Петербургу?
– Высотная архитектура в центре Петербурга – это дикость. Мы все хотим догнать Дубаи. Но там, в Дубаи, небоскребы стоят в пустыне и олицетворяют собой некие символы, материализованные пики цен на недвижимость. Вообще небоскреб возникает как реакция на стоимость земельного участка. Небоскребы в Сингапуре и Гонконге в этом плане оправданны. У нас, в Петербурге, это дорого как в строительстве, так и в эксплуатации и далеко не всегда экономически целесообразно. Строительство высоток в Европе в целом – это скорее реализация каких-то комплексов и амбиций.
– Каково работать с нашим инвестором?
– Инвесторы бывают разные. Чаще это умные и серьезные люди, но встречаются и дилетанты. Хотя, будем объективны, – уровень заказчиков заметно вырос за последние пять лет. Но и при этом у многих прослеживается-таки желание в последний момент взять да и сэкономить хоть на чем-нибудь, хоть на отделочных материалах. Это главная беда. Другая беда – в избытке амбиций у инвесторов. На этой почве и возникают заказы спроектировать, к примеру, 200 тысяч элитного жилья на маленьком участке, в одном доме. Это глупость. Такие заказы мы не берем, поскольку в конечном итоге вся ответственность за проект ложится на архитектора.
Автор: Беседовала Марина Голокова
рубрика:
Архитектура и реставрация
